Моей первой учительнице

Таисия Ивановна Гладких,
я вспоминаю Вас
двадцатилетней
в тот год прекрасный,
мирный,
но последний
год без смерти и взрывов
огневых.
Таисия Ивановна Гладких,
Вы, может, не подозревали
сами,
к нам в душу глядя ясными
глазами,
что, обучая счету и письму,
не просто лишь знакомили
с азами —
путь намечали сердцу и уму.
Гуманности наглядные уроки
я получил в нерадостные
сроки,
когда, простыв, надолго слег
больной,
Вы, времени имея
не в излишке,
подсев к кровати, мне
читали книжки,
румяная с морозца,
в выходной.
Когда же в тире
Осоавиахима,
в буржуя целя, я стрелял
не мимо,
Вы говорили: «Молодец,
стрелок!..»
Что будет завтра, я еще
не ведал,
но ЗАВТРА
я не струсил и не предал,
был старшим братьям
в помощь, чем уж мог.
Нет, не житейской мудрости
каноны
и не природоведенья
законы,
не сладкогласность
романтичных чувств,
но так, как обусловила
эпоха,
мы поняли, что хорошо,
что плохо,
в мальчишестве из Ваших
юных уст.
Ровесники на довоенном
снимке,
Вы нынче, как на Марсе,
в странной дымке,
да сколько и осталось вас
в живых?
Одни погибли в мерзлоте
блокады,
другие угодили под снаряды
на отчих ленинградских
мостовых.
Мы много видели и много жили,
но, горький груз надежд,
потерь, страстей
неся по жизни,
не переложили
на плечи родичей или
друзей.
И если что-то стоим,
что-то строим
на благо мира,
Родины,
Земли —
лишь потому, что мы верны
устоям,
что Вы когда-то в нас
вложить смогли.

О. Шестинский