Информация о материале

Просмотров: 484

НЕ ПРИШЕДШИЙ С ВОЙНЫ

Баллада
Командиру роты,
фамилия которого неизвестна
1
За стеной, который не ведая год,
Человек, не вернувшийся с фронта,
живет.
За высокой кирпичной больничной стеной
Слышен крик по ночам:
«В наступленье! За мной!»
«Не робейте, ребята! Ребята, вперед!» —
Слышен крик вот уже восемнадцатый год.
Спит земля... людям видятся добрые сны.
Но не спит человек,
не пришедший с войны.
Говорят доктора, наклонившись над ним:
«Трудный случай, наверное, не излечим».
Задыхаясь в бреду,
восемнадцатый год
Командир в наступление роту зовет..
2
А на стенке — часы безмятежно стучат,
А солдаты давно дома с женами спят.
Все окопы высокой травой заросли.
Тишина, только пение птичье вдали.
Лишь за этой стеной, за тяжелой стеной,
Бьется, мечется голос:
«За Родину, в бой!»
Лишь один человек, только ночь настает,
Тянет руку вперед — в наступленье зовет.
Он с тревогой глядит
на спокойных врачей.
Он не в силах фамилии вспомнить своей.
Где он жил? Где он рос? Где родные его?..
Неизвестно в больнице о нем ничего.
Белой веткой в окошко стучится весна,—
И не знает она, что такое война,
И не ведает, как за Кубанью-рекой
В рукопашную шел лейтенант молодой;
Как безжалостный штык
перед грудью возник,
Как из сердца безумия вырвался крик.
3
Из палаты в палату всю ночь до утра
Коридорами длинными ходит сестра.
Там поправит постель, там прикроет окно.
Про себя помечтает: «Сходить бы в кино».
Капель в склянку нальет,
и в положенный час
Лейтенанту больному лекарство подаст.
А на стенке часы — все стучат и стучат.
А в окне — кружат звезды, как стайка
девчат.
И гудят поезда, и цветут города.
И, как птицы, летят над землею года.
Может быть, у того лейтенанта жена
Где-нибудь на Кубани тоскует одна.
Может быть, до сих пор
в чудо верит и ждет
И, вздыхая, под вечер стоит у ворот.
Только он не придет
никогда, никогда:
Он в атаку идет, он берет города.
«Не робейте, ребята! Ребята, вперед!» —
Он кричит по ночам восемнадцатый год.
Он не помнит ни мать, ни жену, ни отца, —
Снятся пули ему, да осколки свинца,
Да внезапные вспышки
в тревожных ночах,
Да могилы друзей в чужедальних полях...
Человек в наступление роту ведет.
Восемнадцатый год все идет он вперед.
Все идет он вперед, и назад — не придет.

Информация о материале

Просмотров: 232

МАРУХСКИЙ ПЕРЕВАЛ

(Реквием)
Шел человек искать свои стада
К вершинам тем,
Где вечен холод льда.
Шел в горы человек
за барантой
весеннею
оттаявшей тропой.
Шел человек,
теряясь в синеве.
Сияло небо ясное над ним,
папаха на лобастой голове
курчавилась каракулем седым.
Шел человек,
снегам и солнцу рад...
И вдруг он стал,
попятился назад.
Там, где карниз
над бездной ледяной
высокими сугробами зажат,
застыл навеки,
обретя покой,
с бессмертьем
породнившийся
солдат.
Застыл таким,
как в тот
последний миг,
в движенье весь,
в стремительном броске.
Как страшное видение,
возник,
как монумент,
отлитый в леднике.
Да, это он,
тот доблестный солдат,
что спас планету
двадцать лет назад.
Во всех концах Вселенной
он стоит,
отлитый в бронзу, врезанный в гранит.
А здесь он вмерз
в марухский вечный лед
и словно в наступление зовет.
Плечо приподнято,
напряжена рука,
и смотрит дуло автомата вдаль.
В глазах —
не безнадежность,
не тоска,
в глазах его —
не смертная печаль.
В них - ледяная ненависть к врагу,
желанье встать
и в бой идти опять...
Как я об этом рассказать смогу?
Но я об этом должен рассказать.
Железа стойкость славится давно,
железу —
натиск выдержать дано,
но и железу надо
с этих дней
учиться не сгибаться
у людей...
Святое пламя вечного огня
сюда
сквозь годы
привело меня,
чтоб на колени стать,
чтоб волю дать
печали,
душу режущей опять,
тревоге,
что в глазах
стоит всю ночь,
гоня покой баюкающий
прочь...
Казалась неприступной высота
заснеженного
Главного хребта,
который, небо подперев плечом,
безмолвствует
в бесстрастье ледяном.
Как к этим ты вершинам ни стремись,
загадкой остается великан.
От века покорялась эта высь
тебе,
хевсур,
тебе, свободный сван.
Здесь тишина,
здесь неба глубина,
нетронутого снега пелена.
Как будто этот ласковый покой
не дался дорогою нам ценой.
Как трудно,
как тревожно мне идти
по их следам,
по горькому пути,
по гильзам тем,
что втоптаны в снега,
что вмерзли в эту землю на века.
Когда над темной пропастью метель
смертельную
заводит карусель,
мир заволакивая
мутной мглой,
не оступись у кручи ледяной...
На этих склонах и зима сама
как будто сходит
от тоски
с ума,
и в бешенстве бессмысленном своем
сжигает души голубым огнем...
Сегодня здесь бездонный небосклон.
Снегам в закатном золоте сверкать,
где каждый выступ,
каждый горный склон
защитой был
и мог могилой стать.
На миг нарушит тишину обвал,
как будто кто из пушки отстрелял.
Трещат по швам
в теснинах узких
льды,
и в горных реках —
в полный рост воды.
Меняются и краски,
и тона,
непостоянна снежная страна.
О белое беспамятство снегов!
Как будто позабыты
навсегда
слова прощальных клятв
и стон бойцов,
захороненных
в темных безднах льда.
Как будто этот белый-белый снег
не красил чистой кровью человек.
Ты,
память,
воскреси передо мной
дни подвигов
и тот неравный бой
здесь,
у Марухских голубых высот.
Где не заметен вечности полет —
солдат,
что вмерз навеки
в этот лед,
как будто по следам боев ведет.
Карабкаются через ледники
немецкие альпийские стрелки. ,
Взбираются они на турьи тропы
и слушают в горах метели шум.
Вершины Альп, вершины всей Европы
не выдержали их железный штурм.
Взбираются по скатам ледника,
и слово «форвертс» —
словно спуск курка.
Идут, как победители,
вперед,
в снегу по пояс,
сквозь знобящий лед.
Идут,
в своей уверенные силе,
в слепом зазнайстве
позабыв о том,
что разбивались все о грудь России,
как о скалистый берег волны в шторм.
Идут,
добычу разделив заранее,
поставив на кремлевский лад часы,
поверив в колдовские заклинанья
того,
кто стриг под Чаплина усы.
Идут породы чистокровной немцы,
и потому с арийской широтой
мечтают превратить они в Освенцим,
в Дахау,
в Бухенвальд
весь шар земной.
Ползут все выше бюргерские туши,
не зная, что на роковой черте
путь преградят им
люди те,
чьи души
подобны этой
гордой
высоте.
...Солдат,
что вмерз навеки
в крепкий лед,
как будто по следам боев ведет...
Здесь вздрагивали даже ледники
от грозных схваток,
от сплошных атак.
Хваленые немецкие стрелки,
зажатые в наш огненный кулак,
сдавались в плен,
летели в пропасть с круч,
обезумев,
под наши пули шли.
Клубился дым на фоне черных туч
и таял где-то в снеговой дали.
Я здесь один с утратою своею
и с памятью своей наедине.
Цветы на склонах огненно алеют,
но кажутся в накрапах крови мне.
Вот желтые,
как цвет разлуки,
сизые
и белые, как летом облака...
Посмели же назвать свои дивизии
фашисты нежным именем цветка,
который чист,
пронизан солнцем весь...
Я отыщу на склонах эдельвейс.
Наверно, тоже в эти дни страдал,
но он не может рассказать сейчас
о доблестных делах твоих, Кавказ.
А тот, о ком мы говорим: он жил,
один атаки немцев отразил,
один
сразился с ротой егерей,—
живет сегодня в памяти друзей.
Хожу у этих солнечных долин,
смотрю на пики ледяных вершин
и думаю:
от имени живых
я должен реквием сложить о них.
Святое пламя вечного огня
сюда сквозь годы привело меня,
чтоб видеть мирного селенья дым,
встречать в горах альпийскую весну.
Предаться размышлениям своим,
постичь людского горя глубину.
Грань ледников, их белая черта
в далеких растворилась миражах...
Они, как чистота, как прямота,
как высота всех устремлений наших.
Хожу у этих рек, у этих скал,
у этих перевалов ледяных.
Я чище стал, я сам сильнее стал,
и днем, и ночью думая о них.
Марухский перевал,
Марухский перевал!
Природой создан ты, как пьедестал
для тех,
кто здесь в неравной схватке пал,
но землю дорогую отстоял.
Восходят над тобою облака,
и у подножия шумит река.
Но славу тех,
кто разгромил врага,
перечеркнуть
не смогут
и века.

А. ГАРНАКЕРЬЯН

Информация о материале

Просмотров: 41

ЖИТЬ!

Как оскорбленная,
уходит утром ранним
на запад мягко ветреная ночь.
Стучатся ветки по оконной раме,
влетает солнце в звонкое окно.
Влетает солнце...
Я встаю с постели,
бегу под кран.
О, свежестью одень!
Страна летит к своей почетной цели
И открывает свой рабочий день.
И ты встаешь,
губами ловишь песню,
хорошую,
веселую,
без слов,
которая,
прислушаешься если,
поет про нашу жизнь и мастерство.
И ты идешь на кухню,
где из крана
вода смеется, резвая, в лицо.
Стучатся ветки по оконной раме,
и мы с тобой выходим на крыльцо.
Встречает нас,
как мир, большая
жизнь.
Как знамя, солнце вскинуло зарю.
И синеву вбирают этажи.
И я об этом громко говорю.
Мне только двадцать.
Жить я начинаю
не так, как раньше дед мой начинал.
И мы идем.
А сколько нас?
Ночная
подошвами убита тишина.
К заводу ближе.
Шатко по Садовой
трамвай звенит —
боится опоздать.
Но не доволен ты,
и с губ слетает слово:
«Эх, вот бы нам электропоезда!»
В цеху становишься ты мягким и суровым
и улыбаешься совсем по-детски.
Не потому ль,
что и твое здоровье
течет, как кровь, по жилам пятилетки.
Ремонтный цех и чуток, и приподнят.
Весна в цеху обидится едва ль,
ведь на твоих обветренных ладонях
лежит
отделанная
трактора деталь.
А солнце наливается в окне.
Ты у станка читаешь чертежи.
И почему-то вдруг приходит мне
простое слово
солнечное —
ЖИТЬ!

И. БУЛКИН

Информация о материале

Просмотров: 258

ПЕХОТА 41-го ГОДА

Только выйду за ворота,
Только выбегу
И вот,
Вижу: движется пехота,
По бокам стоит народ...
За колонною
Колонна,
Колыхаются полки —
Непреклонные знамена,
Неуклонные штыки.
За шеренгою
Шеренга —
Грудь равняется на грудь —
Пылью светятся железной,
Потом, блещущим, как ртуть.
За винтовкою
Винтовка —
Монолитный взмах руки...
Алюминиевые только
Им мешают котелки.
Этих касок половодье!
Этих труб литая медь!..
Мне догнать бы их сегодня.
Попрощаться бы успеть.

Анатолий Передреев